— Пойдем, пообедаем, нечего нарушать армейский режим, а то подчиненных ругаем, а сами повсеместно срываем повседневный график. Эдак ведь вообще в нашей спортроте не будет дисциплины. Поедим, а заодно и поговорим. Есть и с положительной стороны новости, которые можно обсудить открыто.

А я что? Я даже очень. В армии вроде бы недавно, но уже привык кушать по режиму. Наверное, это потому, что и в армии я питался строго по графику, только не армейскому, а чисто по спортивному. Так или иначе, но в этом сегодняшнем выговоре от комроты я больше страдал от отказа от питания. Великанов ведь, похоже, тоже. Вот мучает меня, ладно, немного виноват, но себя зачем терзает, садомазохист скрытный?

Хотя на счет последнего вряд ли, никак этим не заметен. Просто взвод со мной пришел к обеденному времени, вот и, не подумав, сгоряча начал пускать пургу, как могучий снежный циклон с дальнего холодного севера.

Прошли в столовую. Спортсмены первого взвода уже выходили, сытые, довольные, почти не помнящие дообеденный условный марафон на десять километров. А вот их командиры (роты и взвода) хотели есть, даже жрать, а потому, наверно, были злые. Надо бы поесть чего-то сытное и вкусное, чтобы настроение улучшилось, а желудок перестал жалобно скулить.

Поели. Как всегда, советская (в принципе, еще российская) триада, нет, не ядерных носителей, а столовских блюд: салат из моченой капусты с морковью. Капусту я люблю, а вот его квашенный индигриент (по-иному и не назовешь) не очень. К счастью, разговор к командиром роты был весьма важен, так и не понял, как сжевал капусту.

А Великанов, следуя, по-видимому, плану/приказу генерал-лейтенанта Кожевникова снова начал выспрашивать про мою учебу в вузе. Говорил ведь уже, м-гм, а придется, командир ведь. Тем более, скоро летний семестр начнется, опять придется идти к нему отпрашиваться.

Капитан Великанов спрашивал на этот раз подробно, но однобоко, казалось, его интересует не учеба, как таковая, а мои твердые, прямо-таки железобетонные гарантии. Окончу я, в конце концов, институт или не смогу, он ведь обещал самому начальнику штаба армии!

Пришлось клятвенно обещать. Да то б я, проклятый топотун, мог порушить собственную карьеру из-за какого-то пустяка? Если для звания офицера за редким исключением необходимо получить высшее образование, то я его получу, а для быстрого повышения (полковника достаточно) хватит и спортивных успехов.

Великанову этого было мало, я же не стану говорить, что я попаданец и нахожусь под дланью Инмара. И поэтому он меня терзал все супное время, пока мы съели и первое блюдо. Суп, кстати, был гораздо вкуснее салата, и я его съел гораздо быстрее. М-гм, наверное. Попробуй тут оцени вкус, когда отвечаешь вопрос за вопросом, один принципиальней другого.

Второе блюдо, самое любимое, — картофельное пюре с котлетой под сметанным соусом. Под это блюдо мы говорили уже на другую тему, опять же под наводку Кожевникова. Он почему-то толи узнал, что я выдающийся стрелок и могу обучить свой взвод. Толи, наоборот, стрелок я очень плохой и взвод надо учить, но уже от меня. Весело, гм…

На это, в принципе, я ответил просто:

— В присутствии командира роты, а также представителя штаба армии могу произвести отстрел автомата Калашников, а потом, если надо, и из малокалиберной винтовки. Сами делайте выводы.

Х-ха! — кашлянул Великанов, многозначительно сказал: — ты меня, Ломаев, не грузи, я тебя с оружием видел, как ты стреляешь, знаю. А вот в штабе почему-то очень смущаются. Причем словам моим совсем не верят. Так что если ты согласен, представитель армейского штаба прибудет, когда ты скажешь.

Вот не фига себе, какая-то приблуда. Зачем это мне? Хотя, с другой стороны, снега сейчас нет, лыжные гонки, как вы понимаете, не проходят. Может быть, и из этого мой «благодетель» решил из биатлона вырезать только одну стрельбу. Ясен ведь пень, отправят на какие-нибудь призовые стрельбы. Ну и что? С нами Инмар, ха!

— Товарищ капитан, — сказал я аккуратно, подчищая корочкой хлеба остатки картофеля и соуса (получалось по-деревенски, но очень уж вкусно), — я ведь целые сутки здесь, никуда не денусь. Единственно, существующий режим. До обеда, как вы знаете, я со взводом бегаю. Отвечая на ваш незаданный вопрос, беговые маршруты будут другие, подальше от штаба армии. А вот после обеда могу в любой день, как скажите.

— Ага, — кивнул Великанов, — тогда я позвоню подполковнику Русакову, адъютанту начальника штаба армии. А там уж как они решат, сам ли генерал-лейтенант Кожевников явится, или его адъютант, или кто еще. От нас это не зависит, да и какая разница⁈

Вышли из столовой. Подчиненные мои после обеда отдыхают, паразиты, шлифуют калории табачным дымом. Какие они после этого, на хрен, спортсмены, или, хотя бы, хорошие спортсмены?

Подошел в «комнату отдыха» — небольшой промежуток между глухой стеной столовой и березовой аллеей. Там когда-то несколько лет назад во время комсомольского субботника специально поставили несколько скамей. Сейчас они были уже старые и грязные, но на спинках, стоя на самих скамьях, можно было еще сидеть. Как говорится, лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять.

Курить тогда в армии официально было можно. даже более того, многие парни научились курить именно на срочной службе. Поэтому, когда я косо и недовольно посмотрел на курящих, никто не бросил папиросу, хотя многим, я видел, было не по себе.

Можно было не обратить внимания, это ведь не водка, ни, тем более, наркотик, официально разрешено. Но я со своим огромным опытом и, хотя бы, педагогической теорией, понимал, что курение — это очень плохо для здоровья. И как бы курящий не отбрыкивался, но это вредно и для него, и всех окружающих.

И я сурово сказал товарищам комсомольцам и, наверняка, сочувствующим:

— Товарищи офицеры и прапорщики! Вы знаете, что формально табак в армии не запрошен, как и целом в СССР. Но от этого он не стал менее вреден, особенно для спортсменов. На ближайшем же партийно-комсомольском собрании я поставлю этот вопрос открыто! Ведь мы не только военные, обязанные подчиняться приказам, но и комсомольцы, а некоторые и коммунисты, сочувствующие. Должны понимать, все негативные последствия курени табака!

Достучался-таки, некоторые засмущались, другие внешне остались невозмутимыми, но взгляд все же прятали. Ага, мерзавцы! Ведь собственно оголтелыми курильщиками, которые уже вряд ли бросят курить, были единицы. А остальные ходили «за компанию», «по мужской солидарности». Потом вот так привыкали и потом не могли бросить эту вредную привычку. Но если в этот момент успеть схватить за шаловливую руку, можно еще заставить бросить. Ведь они же спортсмены!

Последнюю фразу я произнес вслух, сурово и в то же время иронично оглядывая куряг. Потом скомандовал обвинительно-обязательно:

— Две минуты для окончательного докура и в темпе на ротный плац. А мы, все не курящие, будем ждать вас!

Надавил на них морально, пусть возникнет комплекс вины. А если не поймут, то есть еще административные и даже дисциплинарные меры. Я буду не я, если вы к концу армейской жизни от одного запаха табака не будете бледнеть и покрываться испариной.

И поспешил на обозначенный плац. Между прочим, уже 13.30, а мы все еще кое-как скандыбаемся, растянувшись от столовой до половины второго. Если это увидит командир роты, а он где-то здесь, только что с ним шли вместе из столовой. Вот мне будет весело. А если еще и наткнется представитель армейского штаба, то это может быть последний день моего командования.

Поэтому, наверное, на плацу я оказался в несколько нервном состоянии. Но потом заговорил, втянулся и понемногу успокоился. Не последний день живем.

В последние дни, после того, как я стал командиром взвода и вернулся из Москвы, я много говорил о теории и практики стрельбы, как в одиночку с отдельными подчиненными, так и с группами и целым взводом. Результат был, в общем, удручающий. Практику товарищи армейские спортсмены знали плохо и примитивно, буквально то, что им вдолбили старослужащие сержанты, которые и сами понимали не очень хорошо.